Профессор Наталья Мизонова

профессор Наталья Мизонова

Мы поехали за грибами, предварительно заехав  на базар в Шуе, где Марку Ивановичу понадобилось купить корзинку. Жена, Софья Тимофеевна, её племянница Ада и я, знаток и консультант, обрадовались случаю лишний раз побывать на рынке, но бегали по нему недолго: на рынке было полно грибов и всем хотелось скорее в лес. Потому вернулись, забились в машину и поехали, остановились в понравившемся месте и быстренько пошли в лес. Не успели, как следует, разобраться, куда идти, как требовательно зааукал с поляны на краю леса Марк, и все вернулись к машине. А там картина: Марк сидит на земле около «Волги», рядом с ним корзина уже полная белых и обычным своим великодушно-снисходительным тоном изрекает, какие же все бабы дуры, лезут как ведьмы очумелые в чащу, когда на полянке у машины полно грибов. Не грибы вам нужны, а чаща. Тут кто-то обещал найти места, рассказывал случаи из жизни, летел впереди всех, девки на тебя надеялись. Я никуда не лез — а вот набрал. Наши сердца упали, мы требовали указать точно места, где он нашел эти грибы, и только прозорливая Софья Тимофеевна вдруг догадалась: да он их купил на базаре! Смех, обида, повторный замедленный заход в лес. Шутка удалась и закончилась. Марк открыл этюдник и забыл про нас. Начал писать этюд, который потом мог оказаться где угодно: от музея до помойки. Как повезёт.

Марка Малютина все считали везунчиком. Он писал роскошные портреты и пейзажи, по максимуму вытаскивая из сурового стиля все его лучшие качества, добавляя от себя смелый красивый цвет и несвойственное этому стилю эмоциональное неистовство. Его работы непременно представляли Иваново на самых престижных выставках страны. Он был председателем Ивановской организации Союза художников и членом правления СХ СССР, и даже ездил в фантастические в представлении человека тех лет западные командировки. Посмотреть собрание живописи Ватикана, малых голландцев и прочее. В общем, везунчик. Днем, вырядившись в нечто спортивно-неофициальное, сидел в правлении, дерзко отвечал на официальные звонки и на звонки типа: «Это фабрика?» — «Фабрика, фабрика, мы тут искусство делаем. Заходите, покажем». Увидев однажды большой живописный портрет В.И. Ленина и придя в восторг от цвета, я подумала, что не в России бы Малютину жить, а в Южной Америке. Где-нибудь рядом с неистовым Сикейросом и всей его компанией. Он и похож был на западного киноактера. Выразительно Малютин менялся: в молодости был похож на красавца Жерара Филиппа. Когда вошел в моду Мастрояни, он, надев берет, оказался копейным Марчелло. Его долго так и звали за глаза — Марчелло. А когда постарел и начал носить очки, стал похожим на романтического президента Чили Сальвадора Альенде.

Как ему везло!

Приехал в Иваново, стал жить у родственников в сарае, и сразу, в этом же сарае нашлось полено подложить под голову. Из художественного училища ушел на фронт и провоевал до 1946 года. Не убили — повезло. Женился — как в десятку попал — на красивой, лучше всех ездившей на коньках Соне, и всю жизнь они прожили в мире и согласии. И Соня никогда по ночам, когда Марк работал в мастерской, туда не совалась. Нельзя, Марк работает. А могла бы прийти, поругаться по поводу ночной работы, поскольку мастерская находилась в том же доме и даже на том же этаже, где была квартира. Дом, в котором находится Ивановский союз художников, Марк Иванович иногда называл «Дом, который построил Джек». Он вообще много чего построил. До него в Иванове не было не только этого дома, но и самой организации Союза художников. Была когда-то, но растаяли во времени и пространстве её лучшие художники, прошла война, и всё пришлось начинать практически заново. А тут вернулся с фронта Марк, и ему поручили это дело. И он её заново собрал, причем очень скоро Ивановская организация Союза художников СССР стала одной из лучших в СССР. А уж потом он выстроил для ивановских художников дом в самом центре города.

Как же ему везло!

Ивановский дом художников (графика — Аида Исакова)

Как он умно обдумал устройство этого дома! Половину просторного здания в сталинском стиле занимали помещения правления Союза художников и художественного фонда, половину — подъезд с квартирами для художников. Полдома для работы, полдома для жизни. Чтобы попасть в свою творческую мастерскую, художнику даже переобуваться не нужно: открой своим ключом дверь из подъезда в коридор и иди, работай. Здесь же в подвале работали столярки, малярки, склады. На верхних этажах разместились кабинеты и мастерские, внизу — лучший в городе до сегодняшнего дня выставочный зал. Все это «Джек» по-строил на пустом месте, воплотив в жизнь фантастическую для художников всех времен мечту. Выстроил план дома в своей голове, потом получил легендарную кальку с чертежами. Но чтобы калька воплотилась в реальность, каждый знает: нужно чудо. Или такой человек, как Малютин.

Потом он идеально руководил созданным им хозяйством. Все — от швабры и паркетной доски в выставочном зале до приготовленных к отправке на выставку картин — знало свои места. Причем казалось, что Марк об этом никогда и не заботился — сами все знали и делали отлично. Планы выставок выполнялись, выставкомы проходили серьезно и организованно, а он сидел в центре, курил, шутил, был элегантен, опровергая своим видом расхожее клише о том, что все художники — народ драный, красками попачканный и бомжеватый. Притягивал и создавал вокруг себя эстетическую ауру. Имел своё суждение, не боялся заявлять, что ему не нравятся многие творческие приемы А. Тарковского. Не был ханжой, не декларировал, что шмотки и барахло его не интересуют. Как-то, вернувшись из Голландии и Швеции, он рассказывал большой компании художников, случайно собравшихся в выставочном зале, о том, что увидел в тамошних музеях и выставках, а также о том, как он выбирал чайный сервиз. В весёлом повествовании смешалось всё: совершенство малых голландцев, белые грибы в скверах, которые там никто не собирает, мощь скандинавской архитектуры, восторг от тонкости росписи по фарфору на купленном сервизе, и рассказ, как он менял шарфик, выданный принимающей стороной в качестве сувенира, на тот, который ему, Малютину, больше к лицу, и так далее. Дамы-художницы слушали его всерьёз и затаив дыхание, а мужики — слегка скептически. Они и не подозревали, что рассказ исполняется в первую очередь именно для мужиков. По множеству причин. В том числе, в конечном итоге, ради их дам. Он не рассказал только о том, как бросился, вернувшись ночью, в мастерскую писать по этюду, оставленному перед отъездом, картину об Ивановской земле. Об этом мне поведала гораздо позднее Софья Тимофеевна. Распаковал сервиз, бросил его на диван и убежал в мастерскую…

В мастерской всегда был полный порядок. От армейской жизни там сохранилась одна интересная вещица — планочка с намотанными нитками разного цвета, вдетыми в иголки. Если что-то нужно срочно пришить — всё готово. И всегда на столе ваза с цветами. И образцовый порядок и чистота. И всё это он делал исключительно сам.

Везло, везло Марку Малютину.

Он всегда и всегда был первым. За разработку мозаики стелы комплекса на площади Революции он стал первым и единственным в Иванове лауреатом Государственной премии СССР в области литературы и искусства. Но здесь его произведению и ему вдруг не повезло: кружащееся, яростное пламя революции, зажатое среди узких стен стелы, никто не видит. Мозаика начала осыпаться, и кусочки её выскакивали с такой силой, что превращались в пули. Есть в этом что-то символическое — и в пулях, и в том, что огонь зарешечен. Но внутри, никому сейчас невидимый, он и сегодня всё-таки горит. Зато мозаики на вокзальной площади видны всем и издалека. Когда народный художник РСФСР Марк Иванович Малютин вместе с заслуженным художником РСФСР Евгением Алексеевичем Грибовым работали над эскизами для этих мозаик, в искусстве властвовал суровый стиль, который лучше всего соответствовал, пожалуй, именно этой теме — войне и революции. Стоят над площадью легендарные иваново-вознесенские революционеры и неизвестные солдаты Великой Отечественной. Наша история как она есть. Всё точно и просто. Но как мощно решён цвет, как убедительно найден масштаб и как умело использована примитивность архитектурного решения! Эти мозаики — одни из лучших в Иванове. Но именно когда они выполнялись, и зашелестело сначала среди художников, а потом в около художественных кругах нелестное словечко «конъюнктура». А потише добавлялось и ещё одно слово — «миллионер».

Говорят, что он действительно был одним из нескольких миллионеров советского времени в Иванове. Ну да, конечно, Малютину доверяли лучшие заказы. И он был признанным официальным портретистом, писавшим ивановских героев и знаменитостей. Но когда примеряешь к нему слово «конъюнктура», всё-таки концы с концами не сходятся. Когда вносили эти его портреты на зональные выставкомы, где практически никто не знал, кого это он тут изобразил, уважительная профессиональная тишина повисала в воздухе, потому что написаны они были по-малютински красиво, мощно и узнаваемо. Они плыли через выставком, всегда «одетые» в красивые рамы, и никто там и не вспоминал, что это герои труда, а следовательно, и работы эти конъюнктурны. Он действительно хотел писать этих людей, потому что сам всё делал здорово, и его тянуло к тем, кто умеет делать что-то лучше всех. Тянуло любопытство к характеру, возможность эксперимента и подсознательное предчувствие увлекательнейшей борьбы художника и модели. Когда у натуры масштаба личности не хватало, он добавлял его от себя. Тогда что-то малютинское проступало в лицах, как это произошло в портрете героя труда, дояра Заботина. Смотришь и поражаешься, как удивительно открыл Марк Иванович его непростой характер, как угадал драму человека гордого, неглупого и несогласного с навязываемой ему ролью. Как красиво положил свои мазки, лепя это нервное лицо, какого красивого мужика увидел в человеке в ватнике! Не героя он написал, а еретика. Притом очень похожего на самого автора на его известном автопортрете. А иногда герои получались примитивными, тускнела и упрощалась малютинская палитра. Значит, уж совсем не за что было зацепиться, не хватало моделям масштаба личности, и Малютин не мог дать герою ту реальную красоту, которую писать был мастер. Он почти разоблачал порой таких официально назначенных героями героев. Наверное, он делал свои разоблачения бессознательно.

Как бы то ни было, он оказался правдивым предсказателем, наперед показав будущим поколениям, как выглядели ненастоящие герои. И, как ни странно, эти портреты сегодня кажутся не менее правдивыми, чем те, которые считались во времена их создания удачными. Так что разговор о конъюнктуре куда сложнее, чем эта самая конъюнктура. И уж, конечно, ничего не выгадывал он, когда писал портреты жены и других близких ему людей, писал честно и вдохновенно. Если всё это — конъюнктура, то бог с ней. А вообще он был так устроен, что не мог быть конъюнктурным художником.

Он был незаменимым председателем, но художественная братва его вечно поругивала. В тех квартирах в Доме художника никто и никогда при мне не вспоминал того счастливого дня 1 апреля, когда они въехали в  дом, который построил Джек, и лихо отмечали новоселье. Свидетелями остались только фотографии. Переехать переехали, но ворчали. Гром грянул в перестройку. Он оказался типовым социальным персонажем. Вроде Сергея Бондарчука, которого громили бывшие подданные только потому, что теперь им за это ничего не будет. На отчетном перевыборном собрании его ругали все. Двенадцать часов Марк молча сидел и всё это слушал. Потом встал и молча ушёл. И не стало у нас, глуповатых сирот перестройки, этого дельного и умного председателя. Теперь нет многого, зато есть длинные воспоминания-разговоры, что такого Марка больше не будет. В помещении бывшего заветного творческого склада, где члены СХ покупали кисти, краски, картоны и холсты, разместился себе обувной магазин, на месте просторного гардероба, переполненного пальто и плащами в торжественные дни открытия выставок, в котором царствовала не хуже любого искусствоведа разбирающаяся в искусстве рыжеволосая Клава, — торгуют то тем, то этим. В столярках и мастерских не делают больше ни рам, ни подрамников, потому что там теперь — магазинные склады. Сменилось несколько председателей, и всех их ругали, обижали, переизбирали. Ругались, делили мастерские, судились из-за оплаты счетов за электричество. В общем, «делаем искусство, приходите, покажем».

Не повезло Марку со временем. После переизбрания он даже в выставочный зал ни разу не пришел. А ведь до этого не прошло в этом зале ни одной выставки, пока её экспозицию (само собой, после отбора работ на выставкоме) не просмотрел Марк Иванович своим цепким взглядом, не заставив художников переделать всё, что не соответствовало уровню выставки в выставочном зале Дома художника.

Однажды мы ждали его в этом зале, почти закончив монтаж и только не повесив подписей — всё равно он придет и заставит что-то переделать. Ругались, что долго не идёт. Узнали, что он вроде бы сидит на бюро обкома, и раздражались: мол, чего ему там делать, у нас тут… а он там…
И когда он, свежий и элегантный (его уставшим вообще никто никогда не видел), наконец появился в зале, моментально оценив степень нашего ожидания, и чуть мягче, чем обычно, не то чтобы извинился, но сказал, что раньше оттуда уйти он никак не мог, хотя вопросы решались не наши, а о посевной и кормах. И как обычно, то ли очень всерьез, то ли в шутку добавил: «Если художники будут уходить, когда там говорят о насущных вещах, их тоже перестанут слышать».

И в этом он был прав, и, как всегда, прав наперед. Вот сейчас мы все друг друга плохо слышим, и никому от этого лучше не стало. Он для очень многих был учителем. Сегодня это поняли все, кто оформил вместе с ним хотя бы одну выставку или показал ему без суеты хотя бы одну свою работу.

Он научил тех, кто этого хотел, строить экспозиции, наполняя их цветовым порядком, логической красотой и воздухом.
Лучшего педагога у меня не было. Он сверкал и раздражал, учил, шутил, создавал красивую, уникальную, мужскую, декоративную, правдивую живопись, которую ни с какой другой спутать нельзя.

Он был очень везучим, потому что природа отметила и наградила его многим. Вот только судьба в конце пути не побаловала.

Дураки…

Наталья Мизонова

17 сентября 2014 года
«Плесский вестник №96»